Джон Рональд Руэл Толкин: Говорят, труден только первый шаг. Вот уж не думаю. Кажется, «первые главы» я могу писать до бесконечности. И ведь сколько их уже понаписал! <…> что делать дальше, я представляю себе крайне слабо

Виктор Пелевин: Когда я пишу, я не думаю о читателе. Я думаю: «Когда же этот п… с двадцать второго этажа перестанет сверлить стену?» Это когда я в Москве. Родина знает, как закалить своих сынов.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд: Я два месяца просидел над рассказиком для журнала, хотя наперед знал, что, кончив, выброшу его в корзину. Что там, сгорел бы поскорее этот дом со всеми моими рукописями, а еще лучше — и со мною.

Александр Пушкин: Я болен, писать хочется — да сам не свой. <…> От прозы меня тошнит.

Иван Тургенев: Никакого сочинения в голове не имеется. Я начал было одну главу следующими (столь новыми) словами: «В один прекрасный день» — потом вымарал «прекрасный» — потом вымарал «один» — потом вымарал всё и написал крупными буквами: мать! да на том и покончил.

Томас Манн: Для меня работа писателя — это когда надо стиснуть зубы и медленно двигаться вперед: терпеливо ждешь, валяешься полдня, спишь и надеешься, что на следующий день со свежей головой дело наконец пойдет.

Рей Брэдбери: Бывает, во время письма ты впадаешь в ступор и слышишь голос в голове: «Нет, не то». Не жалуйся потом, что тебя не предупреждали.

Федор Достоевский: Кроме 1000 мелких хлопот надо изо всех сил всю неделю работать, писать, чтобы к пятнице все сдать и управиться. И потому с сей минуты мне предстоит дня три сущей каторги.

Франц Кафка: Чем оправдаю я то, что сегодня еще ничего не написал? Ничем. Тем более что мое состояние не наихудшее. У меня в ушах все время звучит призыв: «Приди ж, незримый суд!»

Ганс Христиан Андерсен: Бывают минуты, когда я нахожу, что лучше бы мне никогда не писать ни одной строчки, а жить, как и все добрые, честные люди, довольные своей будничной жизнью, зарабатывать хлеб насущный и мирно дожить до могилы, не ломая себе головы ни над чем.

Гюстав Флобер: Я в ужасной тревоге, потому что должен повторить в третьей главе те же эффекты, что были уже во второй. Иные ловкачи с помощью ухищрений сумели бы обойти затруднение. Я же, точно вол, тяжело увязну в самой гуще, таков мой метод. <…> И не раз я приду в отчаяние, отделывая этот абзац! Эта книга угробит меня.

Александр Островский: Начинал до пяти пьес и бросал,— которую в начале, которую в половине. Дума-то перерастает дарованьишко и не дает ему ходу; а не писать нельзя: хоть плачь, да пиши. Вот отчего седеет голова-то.

Чарльз Буковски: Я вот всегда волнуюсь, когда иду наверх, прихватив бутылку. Там я сажусь перед пишущей машинкой и сижу минут пятнадцать. Я поднимаюсь наверх, не чтобы писать, а потому, что там машинка стоит. И если она не начинает печатать, то я понимаю, что, возможно, сегодня-то я и окочурюсь.

Андрей Платонов: Пишу о нашей любви. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается.

Иван Бунин: Пытаюсь писать стихи. Убожество выходит!

Даниил Хармс: Я садился за стол и хотел писать. Я клал перед собой бумагу, брал в руки перо и думал. Я знал, что мне надо написать что-то, но я не знал что. Я даже не знал, должны это быть стихи, или рассказ, или какое-то рассуждение, или просто одно слово. Я смотрел по сторонам, и мне казалось, что вот сейчас что-то случится. Но ничего не случалось. Это было ужасно. Если бы рухнул потолок, было бы лучше, чем так сидеть и ждать неизвестно что.

Эрнест Хемингуэй: Летом неохотно работается. Нет ощущения приближающейся смерти. <…> Единственное, что остается, если взялся за роман,— это во что бы то ни стало довести его, проклятый, до конца.

Тэффи: Люди, с писательской работой не знакомые, думают, что можно очень удачно сочинять, если хорошо выспался, погулял, подышал свежим воздухом, сел у окна и любуешься пейзажем. На это большинство писателей ответят воплем: «Ничего не сочинишь!»

Сэмюэл Кольридж: Вчера был день моего рождения. Итого, минул целый год, а творческих свершений как будто едва прошел месяц. О печаль и стыд… я ничего не сделал!

Михаил Булгаков: Писал ночью. Накорябал на скорую руку черт знает что. Противно читать.

Николай Лесков: Я не пишу ничего — не могу! <…> Я способен только грызть себя, чем и занимаюсь со всеусердием, не только наяву, но даже и во сне.

Джозеф Конрад: Каждый день я добросовестно сижу — я сижу по восемь часов, сижу и все. За это время я пишу от силы три предложения, которые стираю, прежде чем в отчаянии встать из-за стола. Иногда приходится взять себя в руки и напрячь все силы, чтоб не начать биться головой о стену. Я хочу выть до пены изо рта, но не позволяю себе.

Чарльз Диккенс: Я был не в состоянии писать и мог только дремать да потягивать лимонад.

Юрий Олеша: Наступает уныние, которое нельзя излечить ничем. Страница перечеркивается, берется новый лист и в правом углу пишется в десятый раз за сегодняшний день цифра 1.

Иван Гончаров: Беру программу романа, но надежды писать у меня мало: потому что герой труден и необдуман, и притом надо начинать. Если напишу начало, то когда будет конец?